– Если вам больше нечего сказать… – неодобрительно бросил Гаарб.

– Терпение. Мы оказались в потемках. Приходится искать какой-то путь. Пока мы знаем очень мало. У меня такое впечатление, что нам просто не хватает мужества припомнить некоторые вещи, замеченные нами на «Кондоре». Поэтому мы так упорно возвращаемся к гипотезе отравления и вызванного им массового помешательства. Однако в своих собственных интересах – и ради тех, на «Кондоре», – мы должны изучить безоговорочно все факты. Прошу, а вернее, категорически предлагаю, чтобы каждый из нас рассказал тут же, сейчас, о том, что больше всего потрясло его на «Кондоре». О чем он никому не сказал. О чем подумал, что нужно это забыть.

Сарнер сел. Роган после недолгой внутренней борьбы рассказал о тех кусках мыла, которые заметил в туалете.

Потом встал Гралев: под грудами изодранных карт и книг всюду были засохшие экскременты.

Еще кто-то рассказал о консервной банке с отпечатками зубов – будто пытались разгрызть металл. Гаарба особенно поразили каракули в бортовом журнале и упоминание о «мушках». Он не ограничился этим:

– Допустим, что из этого тектонического разлома в «городе» вырвалась волна ядовитого газа и ветер принес ее к ракете. Если вследствие неосторожности люк остался приоткрытым…

– Приоткрыт был только наружный люк, коллега Гаарб. Об этом говорит песок в барокамере. Внутренний был закрыт.

– Его могли закрыть потом, когда уже начали ощущать отравляющее действие газа…

– Но ведь это невозможно, Гаарб. Внутренний люк не откроется, пока наружный открыт. Они открываются попеременно, это исключает всякую неосторожность или небрежность…

– Но одно не подлежит сомнению – это случилось внезапно. Массовое помешательство… Я уж не говорю о том, что случаи психоза бывают во время полета, в пустоте, а не на планетах, да еще буквально через несколько часов после посадки. А массовое помешательство, охватившее весь экипаж, могло быть только результатом отравления…

– Или того, что они впали в детство, – проговорил Сарнер.

– Как? Что вы говорите? – Гаарб, казалось, остолбенел. – Или это… шутка?

– Я в такой ситуации не стал бы шутить. Я сказал о впадании в детство потому, что никто об этом не говорил. Однако эта пачкотня в бортжурнале, эти изодранные книги, звездные атласы, эти с трудом нацарапанные буквы… ну, вы же их видели!

– Но что это значит? – спросил Нигрен. – Вы думаете, что все это – определенное заболевание?

– Нет. Такого, кажется, и не существует. Верно, доктор?

– Наверняка нет.

Снова наступило молчание. Астрогатор колебался.

– Это может толкнуть нас на неверный путь. Результаты некроптических прослушиваний всегда неопределенны. Но я уж и не знаю, может ли нам теперь что-нибудь еще больше навредить… Доктор Сакс…

Нейрофизиолог описал изображение, полученное из мозга человека в гибернаторе, и, конечно, сказал о слогах, оставшихся в его слуховой памяти. Это вызвало прямо-таки бурю вопросов; их перекрестным огнем задело и Рогана, поскольку он тоже принимал участие в эксперименте. Но все это ни к чему не привело.

– Эти черные крапинки ассоциируются с «мушками»… – сказал Гаарб. – Постойте-ка. А может, причины смерти были разные? Допустим, на экипаж напали какие-то ядовитые насекомые – в конце концов невозможно обнаружить следы мелких укусов на мумифицированной коже. А тот, кого нашли в гибернаторе, просто постарался укрыться от этих насекомых, чтобы избегнуть судьбы товарищей… и замерз.

– Но откуда у него взялась амнезия перед смертью?

– Это потеря памяти, да? А это удалось совершенно точно установить?

– Постольку, поскольку вообще можно считать точными некроптические исследования.

– Так что же вы скажете о гипотезе насчет насекомых?

– По этому вопросу пускай выскажется Лауда.

Лауда был главным палеобиологом корабля; он стоял, ожидая, пока все утихомирятся.

– Мы не случайно вообще не говорили о так называемых «мушках». Каждый, кто хоть немного ориентируется в биологии, знает, что никакие организмы не могут существовать вне определенного биотопа, то есть доминирующего комплекса, который образует среда и все существующие в ней виды живого. Так обстоит во всем исследованном космосе. Жизнь либо создает громадное разнообразие форм, либо вообще не возникает. Насекомые не могли появиться без одновременного развития наземных растений, других организмов, беспозвоночных и так далее. Я вам не буду излагать общую теорию эволюции – думаю, достаточно будет заверить вас, что это невозможно. Нет тут никаких ядовитых мух и никаких иных членистоногих – насекомых, многоножек либо паукообразных. И никаких родственных им форм.

– Но нельзя же утверждать это с такой уверенностью! – закричал Баллмин.

– Будь вы моим учеником, Баллмин, не попали бы вы на этот корабль, потому что провалились бы у меня на экзамене, – невозмутимо произнес палеобиолог, и все невольно усмехнулись. – Не знаю, как у вас насчет планетологии, а по эволюционной биологии – неудовлетворительно!

– Получается типичная распря специалистов… стоит ли время на это тратить? – шепнул кто-то за спиной у Рогана.

– Но ведь, может быть, эти насекомые не здешнего происхождения! – упорствовал Баллмин. – Может, их привезли откуда-нибудь…

– Откуда?

– С планет Новой.

Тут заговорили все вместе. Не сразу удалось водворить спокойствие.

– Коллеги! – сказал Сарнер. – Я знаю, откуда позаимствовал свою идею Баллмин. Из рассказа Гралева о лирянах.

– Что поделаешь – не отрицаю авторства, – бросил физик.

– Отлично. Допустим, что на такую роскошь, как правдоподобные гипотезы, нам уже нечего рассчитывать. Что нам нужны гипотезы сумасшедшие. Пускай даже так. Коллеги биологи! Допустим, какой-то корабль с планет Новой привез сюда тамошних насекомых. Могли бы они приспособиться к местным условиям?

– Если гипотеза должна быть сумасшедшей, то могли бы, – со своего места ответил Лауда. – Но даже сумасшедшая гипотеза должна объяснять все.

– То есть?

– То есть она должна объяснить, что изъело всю наружную оболочку «Кондора» и вдобавок до такой степени, что, как мне говорили инженеры, корабль вообще не сможет лететь, пока его не отремонтируют весьма основательно. Или, может, вы думаете, что какие-то насекомые приспособились к потреблению молибденового сплава? Это одно из самых твердых веществ во всем космосе. Коллега Петерсен, чем можно пробрать такую оболочку?

– Если она соответствует кондициям, то, собственно, ничем, – ответил заместитель главного инженера. – Можно ее слегка надсверлить алмазами, но на это потребуется чуть ли не тонна сверл и тысяча часов времени. Уж скорее кислотами. Но кислотами неорганическими, и они должны были бы действовать при температуре самое меньшее две тысячи градусов и при участии соответствующих катализаторов.

– А что, по-вашему, изъело броню «Кондора»?

– Понятия не имею. Он бы мог так выглядеть, если б сидел в кислотной ванне при соответствующем нагреве. Но как это было сделано без плазменных дуг и без катализаторов, этого я себе не могу представить.

– Вот вам и ваши «мушки», коллега Баллмин! – сказал Лауда.

– Думаю, что нет смысла продолжать дискуссию, – заговорил долго молчавший астрогатор. – Может, рано было ее начинать. Ничего нам не остается, кроме как проводить исследования. Разделимся на три группы. Одна займется руинами, другая – «Кондором», а третья совершит несколько вылазок в глубь западной пустыни. Это максимум возможного, потому что, если даже пустят в ход некоторые механизмы «Кондора», я не могу снять с охраны «Непобедимого» больше чем четырнадцать энергоботов, а третья степень по-прежнему необходима…

Первый

Гнетущая, скользкая чернота окружала его отовсюду. Он задыхался. Отчаянно силился оттолкнуть словно бы невесомые обвивающие его спирали, проваливался все глубже, с криком, завязшим в раздутом горле, напрасно искал оружие. Он был наг и беспомощен, в последний раз напряг все силы, чтобы крикнуть…